Парень долго смотрел ему вслед, пока ткань фиолетового пиджака не скрылась во тьме, а звон колец полностью не растворился в эхо. В ушах стояла похоронная тишина, нарушаемая лишь плачущим мотивом из проигрывателя. Страх настойчиво твердил ему: «Не смей. Уйди домой. Хватит», – но леденящая сердце пустота призывно выла внутри, требуя новую жертву. Джаббер предлагал не просто забвение, он предлагал понимание. Опасное и ядовитое.

Занка медленно слез с барного стула, соприкасаясь нетвердыми ногами с зыбучей поверхностью. Пространство вокруг растекалось звездной магмой сквозь сетчатку, прожигая в глазах всполыхи искр. Реальность словно остановила свое течение, позволив обдумать сюжетно важное решение, концентрируясь на тусклом мерцании ламп и крае фиолетового бархата, что, словно маяк, указывал путь во тьме.

И он сделал свой выбор.

Безумие чистой воды.

Каждый шаг по липкому от пролитых напитков полу отдавался в висках, смешиваясь с бешеным стуком сердца. Мир сузился до тоннеля, ведущего по ту сторону жизни.

Иногда мы принимаем решения не головой и даже не сердцем, а пустотой внутри. Она как черная дыра, ненасытная и жадная, требующая новых чувств и ощущений, новой жертвы, способной ее заполнить. И, когда появляется такая возможность, мы летим ей навстречу, не задавая вопросов. Будь то ядовитая деструкиця, или свет далекой, но холодной звезды, не имеет значения, лишь бы утолить то гнетущее чувство голода, что сжирает изнутри. Просто потому это лучше, чем вечная темнота.

Джаббера сидел в углу дивана, раскинувшись с небрежностью Люцифера в изгнании, основав свой маленький персональный ад. На столе перед ним лежала маленькая аптечка из потертого металла и невысокий бокал с чем-то полупрозрачным, в котором плавал крупный кусок льда. Он даже не обратил внимание на вошедшего, разглядывая пламя свечей, и его профиль в мерцающем свете казался резким, почти скульптурным.

– Добро пожаловать в мое царство теней, – подал голос парень, и его акцент окрашивал слова в странные, музыкальные тона.

Занка опустился на противоположный край дивана, чувствуя, как старый сафьян похрустывает под ним. Между ними лежала дистанция в метр, но она одновременно ощущалась и пропастью, и невероятно тонкой нитью.

– Почему ты позвал именно меня? – спросил парень, и его собственный голос показался ему чужим после всего выпитого и затянувшегося молчания.

Джаббер наконец перевел на него взгляд. В нем по-прежнему плескалась чернота, но теперь, вместо дотошного анализа, в нем проглядывалось усталое любопытство. Неужели сам не ожидал, что Занка решится выбрать его сторону?

– Ты не такой как они, – он неопределенно обвел рукой гипотетическую толпу, – в тебе есть нечто authentique, mon cher. Большинство людей носят маски, даже когда им невыносимо больно, но ты открыто признаешь свою слабость, полностью возлагая тяжесть вины на собственные плечи. Боюсь даже спросить, что произошло в твоей жизни такого, что ты стал как открытая рана.

Он наклонился вперед, поворачиваясь всем телом к парню и заглядывая тому в самую глубину души. Свет свечи выхватил из полумрака мелькнувший в его глазах метеор искры.

– Это редкость, а редкие вещи меня интересуют. Дай сюда руку.

Это не было просьбой, скорее мягкой командой. Занка, почти не думая, протянул руку с замотанной в бумажную салфетку ладонью, и Джаббер осторожно коснулся ее холодными пальцами. Кровь уже остановилась, запекшись по краям, но порез все еще неприятно вибрировал при неосторожных движениях. Из аптечки пахло спиртом и чем-то травяным, неприятно ожигающим слизистую. Парень смочил ватный диск из маленького флакона и, не дав Занке подготовиться, провел им по ране, заставив последнего поежиться. Боль не была острой, но все же довольно неприятной, вынуждающей прикусить губы, чтобы лишний раз не дернуться. Что-то гипнотизирующее было в плавных движениях темных пальцев, той сосредоточенности, с которой Джаббер придавался делу. Закончив он наложил тонкий пластырь с изображением котенка, под недоверчивым взглядом своего пациента.

– Не смотри так предвзято, – рассмеялся он, – других у меня нет. Главное, чтобы он справлялся со своей задачей, не так ли?

– Откуда у тебя вообще с собой аптечка? – спросил Занка, осматривая свое «боевое ранение».

– У Зодила попросил после того, как ты сбежал от меня в туалете. Не думал же ты, что я ее у себя в кармане рубашки ношу?

Занка скептически выгнул бровь, проводя взглядом вверх и вниз вдоль скрытого одним лишь пиджаком торса. «Юморист хренов», – подумал он, задержав на долю мгновения внимание на острых ключицах, что в полумраке свечей напоминали тонкие линии стрел, одна из которых предательски воткнулась наконечником в легкое, заставив дыхание сбиться. Парень надеялся, что его секундная заминка останется без внимания, но потемневший взгляд Джаббера говорил об обратном.

– Неужели ты был настолько уверен, что я приду? – спросил Занка, возвращаясь в привычное состояние.

Джаббер неопределенно повел плечом, складывая медикаменты на место.

– Не исключал вероятности, – он откинулся назад, прихватив свой стакан и делая маленький глоток. – Принцип неопределенности никто не отменял. Слушай, – он любопытствующе наклонил голову в сторону собеседника, – раз с внешними инфекциями разобрались, думаю, можно переходить к внутренним. Так кто он? Тот призрак, что заставляет тебя бежать от самого себя?

Занка сжался явно не желая потрошить собственную душу перед этим не внушающим доверие человеком, от которого одному богу известно, что можно было ожидать. Силуэт Энжина до сих пор маячил на периферии зрения, а расшатанное сознание очень реалистично рисовало звук его смеха над жалким положением Ниджик. Что он вообще здесь забыл? Какую цель преследует и на что надеется?

– Неважно, – пробормотал он, – все равно ничего не изменится.

– Вот именно, – мягко согласился Джаббер. – Ничего не изменится, даже если ты напьешься до такого состояния, что на утро тебя найдут под барной стойкой с циррозом печени. Ты, безусловно, имеешь право на страдания, копить эмоции гиблое дело, вот только мир от этого не перевернется, а боль останется. Вопрос только в том, как научиться с ней сосуществовать.

– И что ты предлагаешь?

– Можно попытаться изучить ее, – прищурился парень, растягивая губы. – Рассмотреть под микроскопом состав химических соединений, чтобы увидеть ее истинную, уродливую форму, – он поставил бокал на стол и потянулся к внутреннему карману пиджака. На свет показался маленький стальной контейнер с изящной гравировкой узоров. Щелкнула крышка. – Перенастроить свое восприятие, сделав ее не мукой, а фоном для новых ощущений. Катарсисом.

Из портсигара на Занку уставились хаотично разбросанные бледно-голубые таблетки правильной круглой формы, напоминающие собой детские конфеты. Но остатки логики подсказывали, что сладостями баловаться Джаббер его бы точно не позвал.

– Что это? – спросил парень дрогнувшим голосом.

– Ключ, – просто ответил Джаббер, подцепив ногтем один из кругляшей, – к двери, находящейся между опьяняющим забытьем и болезненной ясностью. Он, конечно, не стирает память, – последовал театральный вздох, – но меняет освещение в комнате твоего сознания, вытаскивая наружу тени, в которых порой есть ответ на те вопросы, которые при свете дня невозможно разглядеть.

Словно в «Матрице», он протянул на ладони таблетку, способную отправить в новое измерение. Черные и бездонные глаза держали Занку на коротком поводке, не вынуждая, но не сокращая дозволенное расстояние. Это не было соблазном в привычном понимании слова.

Скорее, вызовом.

И глубоким, отчасти пугающим, пониманием того, что сейчас происходило внутри Занки.

– Я не заставляю. Ты можешь отказаться и вернуться к своей рутинной тоске, точно зная, что она тебе не поможет, – Джаббер подбросил в воздух таблетку, легко ее поймав. – А можешь принять одну и испытать нечто новое. Я буду рядом и не дам тебе упасть во мрак. Можем помолчать, можем поговорить. Обо всем, что тебя волнует, будь это страх темноты, любимая музыка, или о том, каково чувствовать себя бестелесным призраком на вечеринке жизни.

Занка колебался.

Это не был выбор между добром и зло, скорее, выбор между двумя видами падения: знакомым, темным, одиноким и неизвестным, светящимся этим странным голубым светом, в компании того, кого бы еще вчера парень предпочел обойти стороной. В этом была вся разница, контраст, ощутить который возможно только самому оказавшись на перепутье. Впервые кто-то не просто смотрел на него, а видел насквозь со всеми изъянами и сомнениями, и предлагал руку, чтобы упасть вместе.

Пальцы поддрагивали, когда он неосознанно потянулся вперед. Наощупь таблетка действительно ничем не отличалась от конфеты, потенциальную опасность выдавал только легкий химический аромат, чем-то напоминающий запах медикаментов. Она легла на ладонь безобидно и монументально одновременно.

Джаббер наблюдал, и, по мере нарастания колебаний в глазах Занки, в его собственных вспыхивали искры удовлетворенного триумфа, присущего ученому, когда эксперимент переходит в ключевую фазу.

– À la tienne, – торжественно произнес он, поднимая бокал. – За новые тени.

Последний раз Занка посмотрел на голубую таблетку, прежде чем одним рваным движением положить ее под язык. Вкуса почти не было, только слабая горчинка выступила, коснувшись слизистой, а после растворилась легким холодком. Парень поднял глаза на лицо Джаббера, озаренное пламенем свечи, и почему-то ни на секунду не сомневался, что тот сдержит свое обещание.

Спустя минуту мир начал медленно, с неотвратимостью прилива, менять свою плотность.

– Не жди фейерверков, как в сериалах, – голос Джаббера звучал будто из другого конца туннеля, хотя он сидел всего в метре. – Сначала изменится ощущение гравитации, только потом ты заметишь, как она захватит твое тело.

Необыкновенное чувство смягчения расползалось вдоль мышц, медленно расслабляя их одну за другой, словно вытягивая стальные прутья напряжения. Эффект не был похож на алкоголь, лишающий чувства опоры под ногами, он дарил странную хрустальную ясность, обволакивающую подобно пуховому одеялу. Тяжелый остроконечный камень в груди не исчез, он все еще давил на внутренние органы своим грузом, но изменилось восприятие. Словно изнутри натянули теплый свитер, смягчающий каждый укол. Казалось, эту так долго причиняющую боль мелочь даже возможно вытащить, удивившись, что такая ничтожная вещь способна настолько распотрошить нутро.

Занка посмотрел на свои руки, где линии на ладонях казались глубже, четче, как будто выгравированные. Он сжал и разжал кулак, наблюдая за игрой сухожилий под кожей, поражаясь гипнотизирующему эффекту.

– Ну что? – спросил Джаббер, наблюдая за ним с той же внимательностью.

– Странно, – пробормотал Ниджик. Собственный голос звучал в голове объемно, словно пропущенный через эквалайзер. – Я не чувствую себя пьяным, но и трезвым тоже.

– Трезвость это иллюзия, mon cher. Просто ты привык к одному виду шума в голове, а теперь немного перенастроил частотный диапазон.

Сквозь эхо в ушах Занка ощущал совершенно новые звуковые вибрации, казалось, он мог рассмотреть звук будто тот имел форму. Он поднял мутный взгляд на Джаббера, подмечая, насколько привлекательно тот выглядит в мягком желтом свете свеч. Раньше все ощущалось таким острым и колючим, даже плавные черты превращались в копья, способные пронзить сетчатку насквозь. Но не теперь. Парень мог не прикасаясь к дивану оценить гладкость кожи, не поднося руки к огню почувствовать его тепло, не приближаясь ощутить мягкость губ человека напротив на своих, пока тот так искушающе смотрел в ответ. Каждое кольцо в его дредах, каждая складка на бархате пиджака, тонкая сетка капилляров в покрасневших глазах и глубоко грустная улыбка, – все это было откровением, глубоко поразившим Занку.

- Ты выглядишь несчастным, - пробормотал он, удивляясь собственной прямоте. Вещество сняло фильтр вежливости, оставив голую эмпатию.

Джаббер слегка обнажил ряд белоснежных зубов, растягивая улыбку, и самозабвенно упал головой на изголовье дивана.

– Счастье – скучная метрика. Меня интересует только интенсивность и глубина погружения, а на дне всегда темнота и холод. Такова цена.

– Значит, ты хочешь утонуть?

– Я хочу найти дно, – пояснил Джаббер, неопреденно махнув рукой в воздухе. – Чтобы, либо оттолкнуться от него, либо понять, что его нет, а есть только бесконечная глубина. Это мой личный способ понять, стоит ли продолжать бороться или просто поддаться и плыть по течению.

Он снова сделал глоток, и Занка не успел уследить, когда темные омуты глаз оказались в опасной близости, затягивая в толщу бездны.

– А ты? – тихо спросил Джаббер, скользя кончиками ногтей вдоль бледных предплечий. – Ищешь дно или пытаешься остаться на поверхности, хватая ртом воздух?

Образ Энжина всплыл в воспоминаниях туманной дымкой. Черты знакомого лица перемешались, стекая вдоль рамок сознания, словно смытые волной. Они больше не причиняли боли, став плоской картинкой, старым, выцвевшим от времени фото.

– Я думал, что он моя поверхность, моя возможность дышать, – слова текли изо рта легко, без привычного внутренного цензора, – но оказалось я просто смотрел в отражение луны на воде. Недостижимой, далекой и... чужой.

Занка поразился, что говорил о своей боли так легко, словно она никогда ему не принадлежала. Он описывал ее будучи сторонним наблюдателем, равнодушным до холода на кончиках пальцев, замечая глупую банальность и инфантильную обсессию.

И в этом была настоящая свобода.

Джаббер кивнул, слыша его мысли.

– Любовь такое глупое явление, – ухмыльнулся он, – сколько судеб сломал этот набор химических реакций, спровоцированных ошибкой восприятия. Самые сильные страдания приходят от наивной веры в уникальность собственной боли, но все мы болеем одними и теми же болезнями. Просто у кого-то простуда, а у кого-то сепсис.

Он снова потянулся к карману, но не за портсигаром, а маленькой упаковкой мармеладных мишек. Это выглядело так нелепо и по-детски в контексте происходящего, что Занка не сдерживаясь рассмеялся с ироничности картины. Наверное, впервые за последние месяцы он смеялся без проволоки тоски на шее.

– Что? – Джаббера подхватил общее веселье, улыбаясь контексту происходящего. – Глюкоза помогает. На, выбирай, – он протянул пакетик парню, – только желтые не бери, они на вкус как мыло.

Последовав его совету, Занка взял зеленого, тут же бросая себе в рот. Мармелад растекался причудливой сладко-кислой мягкостью, взрывая все органы чувств разом. От нахлынувших ощущений он даже зажмурился, завертев головой.

– Это невероятно, – удивлялся он, хватая теперь красного медвежонка, – ты говорил не ждать фейерверков, но это именно он и есть!

– Вот видишь, – в голосе Джаббера звучало удовлетворение, – мир полон крошечных невинных удовольствий, которые начинаешь замечать только отключив стальную броню защиты.

Занка задумался над тем, сколько мелких радостей он упустил, находясь в плену собственных ограничений. Ежедневный страх совершить ошибку и упасть в глазах чужих, совершенно ничего не значащих для него людей, теперь казался инородным, абсолютно не ложащимся на его кожу. Сколько бы он еще так продержался, прежде чем натянутая со скрипом маска правильности треснула прямо на его лице, вперившись осколками в кожу? Месяц? Год? Всю жизнь? Неожиданное озарение, что теперь он ни за что не променяет свободу на вычурную глянцевую картинку «нормы», ударило молотом о его привычное русло будней.

– Я хочу еще, – твердо заявил он.

– Бери, я же не запрещаю.

– Нет, я не про мармелад.

Джабберу потребовались пара секунд, прежде чем с удивленным «О?» он склонил голову к плечу, смотря на нового человека перед собой. Того Занку, которого он встретил этим вечером словно подменили, или, вернее сказать, вывернули наизнанку, оголив его самые уязвимые и тонкие черты. Он напоминал собой невесомый хрусталь, способный треснуть от перепада температур и чуть более ощутимого, чем обычно, давления. Его было страшно разбить, но заманчивое желание запечатлеть момент его падения невероятно привлекало.

– Куй железо, пока горячо, да? Не боишься перейти черту?

– Хочу узнать, что скрыто под твоей броней, – без малейшего сомнения ответил он, приближаясь настолько, что дыханием мог коснуться загорелой кожей, – мои внутренности ты уже увидел. Думаю, будет справедливо, если и ты откроешься мне. Тем более, что ты обещал быть рядом.

– Touche, – признал поражение Джаббер, поднимая руки в примирительном жесте, – если падать, так вместе.

С этими словами он достал новую таблетку, ловко подбросив ее в воздухе, а после поймав ее ртом. Занке не требовались объяснения, что от него ждут. «Доверяешь ли ты меня достаточно, чтобы пойти на этот шаг?» – мысленно задавал ему вопрос Джаббер, уже зная ответ, когда парень скользнул ледяной ладонью вдоль его щеки.

Прямая передача. Кровь к крови, мгновенно смешиваясь в рискованном тандеме, где интимность лишь предлог к жажде. Ужасающая красота и ритуалистика в самой страстной из ее форм.

Первое, на что обратил внимание Занка, что от Джаббера невероятно приятно пахнет. Смесь табака и химической сладости обволакивала с полувдоха, погружая разум в тягучее марево ощущений, лишая всех прочих чувств, кроме ощущения его губ на своих. Первый контакт был почти невесомым, пробным. Но давление быстро усиливалось, вытесняя нежность неконтролируемым желанием получить больше. Больше касаний, больше ощущений, больше горечи на языке, когда крошечная, уже подтаивающая таблетка плавно переместилась к нему, разливаясь уже знакомым вкусом.

Джаббер не торопился отстраняться, лишь больше углубив поцелуй, будто желал убедиться, что она растворится именно там, в их общем пространстве. Его рука плавно скользнула вдоль предплечий и легла на шею Занки, пальцами вплетаясь в его волосы у затылка, одновременно властно и удерживающе, не давая парню отступить, даже если бы тот захотел.

Мир сузился до точки между их губами, до вкуса химии и всего ранее выпитого, до холодка, расползающегося по языку и небу, и жара, стекающего по спине след за касаниями чужих рук. Занка не думал. Он только чувствовал. Позволял этой минуте растянуться в вечность.

Не без разочарованного вздоха они оторвались друг от друга, стоило веществу раствориться в крови. Оставаясь в сантиметре между губами и дыша одним воздухом, каждый ощущал, что последний оплот обороны пал под напором вражеского наступления.

– Теперь мы в одной лодке, mon cher, – с лукавой ухмылкой выдохнул Джаббер, – и либо мы причалим к одному берегу, либо бесследно утонем.

На этот раз эффект не был постепенным, а мгновенным и всеобъемлющим. Словно по щелчку выключателя, обоих одновременно накрыло волной ощущений, заставив каждый окружающий звук по-новому заиграть. Каждый шорох, каждый смешок и лязг бокалов слились в единую странную, диссонирующую симфонию, что была совершенна в своем исполнении.

Занка ощущал их связь на физическом уровне, как туго натянутую струну, соединяющую грудные клетки, и колеблющуюся при каждом ударе лихорадочного сердца. Он смотрел на Джаббера и видел не просто человека, а энергетическое поле. Трепетное, колючее, с темнеющими областями в скоплении лиловых галактик. Видел, как собственная аура вибрирует в такт его, в отражении черных дыр зрачков, а тот, в свою очередь, видел все в Занке.

– Тебя окутывает страх, – прошептал парень. Больше это не было догадкой и разыгравшимся воображением, а лишь сухой констатацией факта, прочитанного с него, как с открытой книги. – Ты боишься тишины внутри, когда все это, – он обвел пальцем пространство вокруг, указывая на химический след в их общем восприятии, – заканчивается и ты остаешься наедине с пустотой, которую не можешь заполнить ничем.

Джаббер снисходительно улыбнулся, отводя взгляд. Маска самоуверенного циника трещала по швам, грозясь рассыпаться прямо ему в ладони на суд этого катастрофически догадливого парня. На лицо легла тень настоящей и неприкрытой уязвимости. Его поймали в его же ловушку, подсветив в самом углу темной комнаты, где он думал, что один.

– Как проницательно, – тихо и самоуничижительно улыбнулся Джаббер, теряя всю напускную легкость, – разделив со мной кайф, решил разделить и моих демонов?

Занка отрицательно замотал головой, и слова с чужой, но точной уверенностью текли в повисшей тишине.

– Это не демоны. Это огромная дыра в груди, уходящая концом в сингулярность, – он указал на свое солнечное сплетение, следя за каждым изменением мимики в лице напротив. – У меня такая же. Просто ты нашел свою уже давно и пытаешься ее чем-то залатать, а я свою только сегодня обнаружил.

Джаббер медленно выдохнул, откидываясь на спинку дивана и впервые за вечер расслабляясь. Театральность покинула его тело, уступив место выступившей усталости. Не этого эффекта он хотел добиться, но, возможно, именно он был ему так необходим. Странная, почти нежная связь тянулась между их сердцами, проводником которой стала неприкрытая ложью химия. Они оба были на разных полюсах одного и того же опыта, разница лишь в том, что один погрузился в него с голой, а другой только коснулся поверхности. Но оба они оказались в ловушке собственного восприятия.

– Ты неожиданно внимателен для мальчика с разбитым сердцем, – пробормотал в потолок он, и его голос растерял остатки медовой сладости, став более грубым, но, в противовес, настоящим.

– Я не мальчик с разбитым сердцем, – немного обижено ответил Занка, что было отчасти правдой, ведь сейчас он ощущал себя человеком меньше, чем существом, состоящим из чистого обостренного восприятия. – Просто... теперь я вижу.

– Видеть это проклятье, Занка. Уверен, что хочешь им обладать?

«Если это означает всегда видеть тебя таким, какой ты есть сейчас, то у меня нет ни единого сомнения», – мысленно пообещал Ниджик, но не решился озвучить вслух.

Было что-то неискреннее в этих громких, но пустых обещаниях, особенно теперь, когда им было достаточно прикосновений, чтобы сказать больше, чем способна человеческая речь. Со всем теплом, что еще осталось в самых тайных чуланах его души, он провел кончиками пальцев вдоль напряженных черт лица Джаббера, разглаживая усталость. Если мир за пределами этого бара и существовал однажды, то больше от него не осталось даже пепла. Была только эта точка контакта, пламя свеч, отбрасывающих двойные тени на стене, и тихий, взаимный шепот двух потерявшихся душ, нашедших утешение в химическом тандеме.

И, к своему удивлению, Занке не хотел быть больше нигде.

– Уже поздно спрашивать, да? О том, что стало спусковым механизмом?

Джаббер снова улыбнулся, но на этот раз улыбка вышла совсем уж беззащитной.

– Да, поздно. Bienvenue en enfer, mon ami. Добро пожаловать в ад. Здесь, по крайней мере, интересно.

Он протянул руку, в пригласительном жесте. В их маленькую персональную вселенную, построенную на костях и обломках прошлого, где впереди нет ничего, кроме кромешного мрака космоса, и даже света звезд недостаточно, чтобы осветить тропу. Занка положил свою ладонь поверх его, сцепляя пальцы о смуглые запястья, изрезанные едва заметными тонкими шрамами. Кожа была холодной, но, ощущая под ней биение горячего сердца, он знал, что, не смотря на этот лед, прикосновения она дарила самые живые и искренние.

Настоящий якорь в меняющемся мире.

– Что теперь? – немного растерянно спросил Занка, чувствуя, как какая-то детская тревога перед неизвестным растекается по нервам.

– Ничего, – честно ответил Джаббер, – Когда пройдет эффект, вряд ли ты захочешь повторить этот эксперимент. Но, по крайней мере, пока ты здесь, мы можем без страха смотреть в бездны друг друга не боясь захлебнуться.

Он поднял черные озера глаз, где плескалось нечто новое – не анализ или игра, а чистосердечное признание. Он слишком хорошо знал людскую натуру, чтобы верить во «взаимно» и «навсегда», но все равно шел вопреки здравому смыслу, если вдруг интересовался кем-то настолько, чтобы позволить приоткрыть завесу своей микровселенной. Магия веществ пройдет, но память о человеке останется, став, возможно, новой ступенью в понимании собственного пути. В Занке он видел попутчика, не более, просто, как оказалось, попутчика крайне смышленого, чтобы разгадать ребус его запутанных извилин. Было достаточно, что тот ощущает то же, что и он сам. О большем понимании он и не мечтал.

Время сжалось, как пружина, и замерло, пока они безумолку говорили о себе и своем прошлом. Слова текли легко, без привычных фильтров и цензоров, вынося на поверхность то, что годами лежало на дне. Словно два хирурга, проводящие операцию друг на друге без анестезии, они потрошили самое сокровенное, позволив вытащить всю ту гниющую боль, копившуюся за невозможностью быть показанной хоть кому-то. Быть кем-то принятым без лишних оговорок было чем-то новым и ранее неизвестным, а оттого только больше притягивало, вызывая зависимость гораздо более тяжелую, чем вещества.

– У меня вопрос, – тихо начал Джаббер, и его акцент зазвучал особенно мягко, почти мурлыкающе. – Гипотетически, если я скажу тебе, что прямо сейчас, в этот самый момент, больше всего на свете я хочу поцеловать тебя, но без той химической горечи, что была между нами, а настоящего тебя, ты сбежишь?

Занка почувствовал, как внутри все замирает. Он повернулся лицом к парню, замечая, что впервые за вечер тот не улыбался, а был смертельно серьезен, совершенно констрастируя с тем, кого он видел последние часы. Ниджик отчетливо ощутил, как задрожали струны нервных окончаний от подкатывающего к горлу предвкушения и понимания, что, если он согласится, этот поцелуй будет другим. Он будет выбором. Желанием.

– Нет, – ответил он также тихо, заставив воздух задрожать, как от удара по хрустальному бокалу, – не сбегу.

Он покадрово видел, как в глазах Джаббера что-то вспыхнуло, тут же потухнув, сдерживаемое последниеми остатками контроля. Парень медленно, будто давая ему время передумать, приблизился ближе, напоследок сверкнув метеорами в зрачках, прежде чем окончательно быть поглощенным космической толщей.

Этот поцелуй не имел ничего общего с первым. Тот был переходом, неосторожной пробой пера, тогда как этот – заявлением. Губы Джаббера были теплыми, уверенными, неторопливо исследующими новые территории и границы дозволенного. Его рука снова нашла шею Занки, но теперь прикосновения не были удерживающими, они не подчиняли своей воли, а позволяли полностью раствориться в их мягкости, плавно скользя вдоль затылка и плеч.

Занка задыхался от этого контраста. Тело, не привыкшее к подобным проявлениям заботы, плавилось от желания и ощущений. Ему было катастрофически мало. Забираясь ладонями под ткань пиджака, он вновь и вновь касался подтянутого загорелого тела, внутренне умирая и возрождаясь вновь, стоило ощутить на своих губах горячее несдержанное дыхание. Джаббер что-то шептал на французском, выводя узоры поцелуев на бледной шее, подбираясь к чувствительным ключицам, от одного только прикосновения к которым, Занка хотел лезть на стену, ведь эти ощущения не шли ни в одно сравнение с чем, что когда-либо испытывал.

Химия между ними не была метафорой, она стала физической, жгучей и осязаемой. Вещества обострили восприятие в тысячи раз, и каждое движение языка, ощущение солоноватого привкуса кожи под ним, неровный вздох на границе с остановкой сердца погружали с головой в хаотично пылающие чувства.

Занка тонул в них, и у него не было ни малейшего желания выныривать.

– Mon Dieu, – прошептал Джаббер, упершись лбом о лоб Занки, так и не разлепив глаза и отдаваясь в волю терзающих тело и душу ощущений, – это не было частью плана.

– Какого плана? – выдохнул парень горящими губами.

– Плана на вечер. На жизнь. Да на что угодно.

Джаббер отстранился. Его взгляд был глубоким и голодным, лишенным всякого намека на игру. Вещества обнажили не только страхи, но и самые простые животные желания.

– Занка, – сказал он, и имя на его языке звучало как заклинание, – здесь слишком много людей и слишком много воздуха между нами. Я не позволю, чтобы кто-то другой даже краем глаза увидел тебя таким, каким ты предстал только передо мной.

Он взял его руку, кладя себе аккурат на то место, где в лихорадке содрогалось мечущееся сердце прямо под горячей кожей.

– Я живу в десяти минутах отсюда. Тихое и темное уединенное место, где никто не будет смотреть. Где мы можем... продолжить наше исследование. Без перерывов и посторонних, – его слова обволакивали и соблазняли, но в них не было ни капли лжи – лишь огоненная отчаянная прямота. – Если ты скажешь «нет», я вызову тебе такси и мы больше никогда не увидимся, обещаю. Если скажешь «да», – он замолчал, крепче сжимая руку на своей груди, – мы упадем в эту кроличью нору вместе, и я не знаю, что нас ждет на дне.

Он смотрел насквозь парня, отдавая решение в его руки, и Занка знал, что это не манипуляция. Это была граница, последний шанс остаться в болезненном, но старом и понятном мире.

Всю жизнь он выбирал безопасность. Оставаться в тени, любить на расстоянии, бояться сказать что-то лишнее и держать лицо безукоризненное лицо члена идеального общества. Одна маленькая ошибка привела его к череде падений, отмыться от которых он уже никогда не сможет перед самим собой, но стоит ли оно того? Каждое из них таило в себе опасность, но, вместе с тем, несло одухотворяющую частицу независимости. Быть собой, не скрывать тьму, идти на поводу зова бездны. Джаббер предлагал не просто упасть, он предлагал с разбегу прыгнуть во мрак океана, где нет ничего из его прошлого вычурного мира. Еще вчера Занка бы даже думать о таком не смел, а сегодня с непоколебимой уверенностью сжимал чужую руку, готовый броситься хоть в аквариум к акулам. Главное, что вместе.

Это чувство пугало.

Но и невыносимо притягивало.

Он не стал говорить вслух, было достаточно одного кивка. Твердого и не сомневающегося.

Улыбка, которая тронула губы Джаббера, была совсем другой – не кривой, не грустной, а дикой, почти первобытной, полной обещания и опасности.

– Parfait, – прошептал он, и, не отпуская его руки, начал подниматься. – Allez. Поехали. Пока тень страха не догнала тебя снова.

Он бросил на стол несколько купюр, даже не глядя на сумму, и потянул Занку за собой к выходу. «Вандал», запах спирта и табака, плачущие мелодии пластинок – всё это осталось позади, размытое и неважное. Впереди была только тёмная улица, ночь и неосязаемое, но жгучее обещание того, что ждёт в десяти минутах езды. В тихом и тёмном месте, где можно продолжить падение, уже не в одиночку.